РЕГИОНАЛЬНЫЕ ПАРАМЕТРЫ ИМПЕРСКОЙ “ГЕОГРАФИИ ВЛАСТИ” (СИБИРЬ И ДАЛЬНИЙ ВОСТОК)
2000; Ab Imperio; Volume: 2000; Issue: 3-4 Linguagem: Russo
10.1353/imp.2000.0045
ISSN2164-9731
Autores Tópico(s)Soviet and Russian History
ResumoAb Imperio, 3-4/2000 343 Анатолий РЕМНЕВ РЕГИОНАЛЬНЫЕ ПАРАМЕТРЫ ИМПЕРСКОЙ “ГЕОГРАФИИ ВЛАСТИ” (СИБИРЬ И ДАЛЬНИЙ ВОСТОК) В основу избранного мною варианта изучения имперской тематики положены два главных исследовательских подхода: региональный и управленческий. Эти подходы в совокупности дают хорошие возмож- ности для решения целого ряда задач имперского вектора исследова- ний.1 Определение имперской системы регионального управления воз- можно только путем изучения отдельных регионов, чтобы на этой ос- нове реконструировать в целом основные принципы и методы импер- ской региональной политики.2 Еще в 1911 г. известный российский 1 Автор давно участвует в пробудившемся процессе империологии, и, опираясь на конкретно-исторический материал Сибири и Дальнего Востока, предложил некоторые собственные подходы к имперской тематике, которые были совместно с П.И. Савельевым изложены в развернутом предисловии к сборнику: Имперский строй России в региональном измерении (ХIХ – начало ХХ века). Москва, 1997. Тогда мы задались главным для себя вопросом: что обеспечивало Российской империи устойчивость, какие механизмы позволяли ей существовать долго и относительно стабильно, охватывая своими границами огромную территорию, населенную разными народами, имевшими конфессиональные, социокультурные, экономические и политические отличия. 2 См. мои работы: Самодержавие и Сибирь. Административная политика в первой половине XIX века. Омск, 1995; Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины XIX — начала XX веков. Омск, 1997; Охотско- И. Ремнев, Региональные параметры имперской “географии власти” 344 правовед Б. Э. Нольде вынужден был признать, что русское право “никогда само не разбиралось систематически в том, что оно здесь (на окраинах. — А.Р.) творило..., наше право знало лишь отдельные земли и индивидуально характеризовало их отношение к целому русского го- сударства.” “Осуществление одной и той же государственно-правовой мысли,” — полагал Б. Э. Нольде, — “лежит через изучение каждой из автономных земель, взятой в отдельности.”3 Перспективность регио- нального подхода особо подчеркивает и автор известной книги о Рос- сийской империи Андреас Каппелер: “В будущем, как мне кажется, ре- гиональный подход к истории империи станет особенно инновацион- ным. Преодолевая этноцентризм национально-государственных тради- ций, он позволяет изучать характер полиэтнической империи на раз- личных пространственных плоскостях. В отличие от национальной ис- тории, этнические и национальные факторы здесь не абсолютизиру- ются, и наряду с этническими конфликтами рассматривается более или менее мирное сосуществование различных религиозных и этнических групп”4 . В исследовании российского имперского регионального управле- ния, очевидно, следует отказаться от правового фетишизма и попыток понять, как была организована империя, опираясь только (или пре- имущественно) на законодательство, и перейти к долгому и трудоем- кому процессу изучения конкретно-исторического материала, который только и способен дать ответы на заданные вопросы. Комплексный подход, широта и многообразие источников позволят увидеть импе- рию как живой организм, а имперскую политику — как процесс, а не застывшую доктрину. Имперская управленческая тематика имеет давнюю традицию и оп- ределенную научную устойчивость. Как заметил еще в 1899 г. профес- сор русского государственного права В. В. Ивановский: “Вопросы цен- трализации и децентрализации правительственной деятельности на- столько же стары, насколько стара сама государственная жизнь; в то Камчатский край и Сахалин в планах российского самодержавия (конец XIX — начало XX вв.) // Проблемы социально-экономического развития и общественной жизни Сибири (ХIХ-начало ХХ вв.). Омск, 1994; Проблемы управления Дальним Востоком России в 1880-е гг. // Исторический ежегодник. Омск, 1996; Россия на Дальнем Востоке в начале XIX века: замыслы, дискуссии, реалии // Вестник Омского отделения Академии гуманитарных наук. 2000, № 4 и др. 3 Б. Э. Нольде. Очерки русского государственного права. СПб., 1911. С. 280-281. 4 А. Каппелер. Россия – многонациональная империя: некоторые размышления восемь лет спустя после публикации книги // Ab Imperio. 2000, № 1. С. 21. Ab Imperio, 3-4/2000 345 же время это и вечно юные, неисчерпаемые вопросы, на которые, по- видимому, вовсе не может быть дано одного определенного ответа, одинаково пригодного для всех эпох и народов.”5 Более того, актуаль- ность проблем взаимоотношений центра и регионов сохраняется, имея тенденцию к обострению в условиях модернизации. Майкл Хечтер, предложивший концепцию “внутреннего колониализма”, сделал эти проблемы вечными, заметив, что условия частичной интеграции пери- ферии и государственного ядра “все больше воспринимаются перифе- рийной группой как несправедливые и нелегитимные.”6 Применительно к обозначенному подходу, казалось бы, достаточно дать определение империи, как исторической формы организации большого геополитического пространства (“мир-империя” в определе- нии Ф. Броделя и И. Валлерстайна), исторического способа преодоле- ния мировой локальности, установления внутреннего мира и межре- гиональных экономических и культурных связей, хотя бы и силой. Им- перия есть триединство власти-территории-населения. Согласно опре- делению Ф. Броделя, “мир-империя” подразумевает наличие “центра” и “периферии”. Внутреннее пространство “мир-империи” имеет свою иерархию, что подразумевает наличие различных видов неравенства (асимметричности) периферийных регионов по отношению к центру. Так, современный культуролог Н. В. Сверкунова определяет место Си- бири в Российском государстве как “провинции третьей ступени”.7 В центре же “мир-империи” располагалась сильная государственная власть, привилегированная, динамичная, внушающая одновременно страх и уважение.8 С управленческо-правовой точки зрения Российская империя пред- ставляется сложно организованным государственным пространством. Длительная устойчивость Российской империи объяснима именно с позиции поливариантности властных структур, многообразия право- вых, государственных, институциональных управленческих форм, асимметричности и разнопорядковости связей различных народов и территориальных образований. И чем больше правительство добива- лось успехов на путях централизации и унификации управления (к че5 В. В. Ивановский. Вопросы государствоведения, социологии и политики. Казань, 1899. С. 244. 6 М. Хечтер. Внутренний колониализм // Этнос и политика. Москва, 2000. С. 210. 7 Н. В. Сверкунова. Об особенностях культурного развития Сибири // Регионология. 1996, № 1. С. 208. 8 Ф. Бродель. Время мира. М., 1992. С. 18, 48-49. И. Ремнев, Региональные параметры имперской “географии власти” 346 му оно, несомненно, стремилось), тем более оно теряло гибкость и ста- новилось неповоротливым, неспособным эффективно и адекватно реа- гировать на быстро меняющуюся политическую и социально- экономическую конъюнктуру, отвечать на националистические вызо- вы. С позиций изучения географии власти чрезвычайно важно выстро- ить пространственную структуру властных институтов в азиатской части империи, проследить их динамику, выявить основные направле- ния управленческих процессов, влияние на них (менявшихся по степе- ни воздействия в разные периоды) физико-географических, этниче- ских, конфессиональных, экономических и политических факторов. Для интеграции периферийных регионов в состав Российской империи чрезвычайно важным был процесс “оцентровывания территории”, соз- дания локальных эпицентров имперского влияния. Их появление отра- жало изменения сущности региональных процессов, а также перемены в административных, военно-колонизационных, хозяйственных, а на окраинах и геополитических приоритетах. “Центр” и “регион” — это термины, описывающие, прежде всего, систему властных отношений. С управленческой точки зрения “цен- тром” выступает столица — месторасположение высших и централь- ных учреждений государства, где принимаются стратегические управ- ленческие решения. В таком случае, перспективным направлением изучения имперского управления становится пространственное струк- турирование власти. В ходе исторического развития Российской импе- рии на ее огромном и многообразном географическом пространстве сложились большие территориальные общности (регионы),9 заметно выделяющиеся своей индивидуальностью, имевшие существенные от- личия в социально-экономическом, социокультурном и этноконфес- сиональном облике, что закреплялось определенной региональной идентификацией. Важным представляется то, что население, прожи- вающее в данном регионе, осознает себя принадлежащим к особой территориальной общности, имеющей свою хозяйственную и социо- культурную специфику, регионально идентифицирует себя, противо- поставляя жителям других регионов. Региональная самоидентифика9 Под регионом в данном случае автор понимает прежде всего не политико- административное, а историко-географическое пространство. Аналогом современного понятия “регион” в дореволюционной терминологии можно считать “область” (отсюда, например, название сибирского общественно-политического движения “областничество”). Ab Imperio, 3-4/2000 347 ция имеет не столько этнический, сколько территориальный характер, будучи определяема особыми территориальными интересами, сооб- щающими в глазах собственных жителей и глазах окружающих осо- бенные социально значимые психологические и даже антропологиче- ские черты. Несмотря на динамичность административных и экономи- ческих границ, региональное сообщество имеет достаточно прочную устойчивость и долгую историческую инерцию в осознании своего единства. Политический аспект регионализма может проявиться, пре- жде всего, в осознании своего административного, политического или социально-экономического неравноправия или превосходства, а в по- тенции — и в стремлении к автономии или даже к государственной обособленности. Особый административный (и даже политический) статус мог лишь усиливать или ослаблять региональные позиции. Стремление к регионализму (сверх обычного деления на губернии) объяснимо также известным несоответствием традиционного админи- стративно-территориального деления потребностям политики и управления, требующим более широких административных объедине- ний. В свою очередь, крупные региональные образования воспроизво- дят общую схему структурируемого пространства, формируя свой центр и свою периферию. Империя, включая в свой состав тот или иной регион на востоке, начинала прежде всего его властное освоение, интеграцию в имперское политико-административное пространство, последовательно используя окраины как военно-экономический плацдарм для дальнейшего им- перского расширения (Охотско-Камчатский край – для Северной Аме- рики; Забайкалье – для Приамурья; Приамурский край – для Манчжу- рии; Западную Сибирь и Оренбургский край – для Казахстана и Сред- ней Азии), включая их в общие большие административные группы (генерал-губернаторства, наместничества). Процесс региональной динамики “географии власти” имел опреде- ленную последовательность и значительную временную протяжен- ность. Во-первых, первоначальное освоение (“первооткрыватели” обеспе- чивающие “историческое” право на данную территорию), создание опорных военно-промышленных пунктов и установление периметра (зоны, рубежа) внешней границы, обеспечение государственной безо- пасности и формирование имперского тыла (в том числе за счет есте- ственных преград, слабой доступности и бедности природных и трудо- И. Ремнев, Региональные параметры имперской “географии власти” 348 вых ресурсов, низкой привлекательности окраинной территории),10 создание оборонительных рубежей, размещение вдоль границы воору- женной силы (регулярных и иррегулярных войск, казачьих линий, во- енно-морских баз). Высокая степень частной инициативы, лишь коор- динируемая и направляемая государством, симбиоз военно- хозяйственных функций и создание квазиадминистративных институ- тов (частные компании, экспедиции). Во-вторых, стремление “оцентровать” новую территорию, путем установления региональных центров государственной власти (на пер- вых порах превалировали военно-административные и фискальные интересы, а затем уже собственно экономические). Начало хозяйствен- ной колонизации регионального тыла (часто этот процесс идет от гра- ниц региона вглубь территории, а не наоборот). Изменение внешнепо- литических и внутриполитических задач, экономическое освоение ре- гиона, демографические процессы приводили к частой миграции ре- гиональных центров. В-третьих, определение административно-политического статуса региона (наместничество, генерал-губернаторство, губерния, область), поиск оптимальной модели взаимоотношений региональной власти и центра (сочетание принципов централизации, деконцентрации и децен- трализации). Организация имперской инфраструктуры региона (пути сообщения, почта, телеграф) и культурное закрепление (церкви, шко- лы, медицина, научные учреждения). Создание смешанных органов местного управления и суда (“инородческое”, “военно-народное” управление). В-четвертых, имперское “поглощение” региона путем создания унифицированных управленческих структур: административно- территориальное деление (включая специальные ведомственные адми- нистративно-территориальные образования: военные, судебные, гор- ные и т.п. округа), специализированная институциональная организа- ция различных уровней управления и суда, сокращение сферы дейст- вия традиционных институтов, усовершенствование системы управ- ленческой коммуникации. “Обрусение” территории путем ее интен- сивной земледельческой и промышленной колонизации, распростране- ния на окраины реформ, апробированных в центре страны, экономиче- ская и социокультурная модернизация. 10 Часто, особенно в ранние периоды российской истории, государственная граница не имела четких очертаний и носила черты некоего рубежа (фронтира), неясно определенной зоны, отделяющей Россию от других государств и народов. Ab Imperio, 3-4/2000 349 Региональная политика империи преследовала, в конечном итоге, цели политической и экономической интеграции страны, установле- ния ее социальной, правовой, административной и даже народонасе- ленческой однородности. Но конкретные потребности управления за- ставляли правительство продолжать учитывать региональное своеобра- зие территорий, что придавало административной политике на окраи- нах определенную противоречивость и непоследовательность. Это от- ражалось, в свою очередь, на взаимоотношениях центральных и мест- ных властей, приводило к серьезным управленческим коллизиям. Пе- реход от ситуативной поливариантности в административном устрой- стве (как это было на ранних этапах истории империи) к внутренне усложненной моновариантной модели неизбежно приводил к росту централизации и бюрократизации управления, допускающих лишь не- которую деконцентрацию власти на окраинах. Административная цен- трализация представлялась мощным орудием не только управления, но и политического реформирования. Структура окраинного управле- ния была более динамичной, чем во внутренних губерниях, и носила осознанно переходный характер. Проводя политику, направленную на политико-административную и экономическую интеграцию азиатских окраин в единое имперское пространство, самодержавие придержива- лось определенной последовательности при переходе от военно- административного надзора за традиционными институтами власти к замене их общероссийской бюрократической системой государствен- ных учреждений. Этот процесс довольно точно обозначил в начале 1880-х гг. восточно-сибирский генерал-губернатор Д. Г. Анучин: “При всяком увеличении нашей территории, путем ли завоеваний новых зе- мель или путем частной инициативы, вновь присоединенные области не включались тотчас же в общий состав государства с общими управ- лениями, действовавшими в остальной России, а связывались с Импе- рией чрез посредства Наместников или Генерал-губернаторов, как представителей верховной власти, причем на окраинных наших облас- тях вводились только самые необходимые русские учреждения в самой простой форме, сообразно с потребностями населения и страны и не- редко с сохранением многих из прежних органов управления. Так было на Кавказе, в Сибири и во всей Средней Азии…”11 Строительство империи считалось тождественным процессу по- глощения Россией восточных окраин. Россия как бы росла за счет но11 Сборник главнейших официальных документов по управлению Восточной Сибирью. Иркутск, 1884. Т. 1. Вып. 1. С. 66. И. Ремнев, Региональные параметры имперской “географии власти” 350 вых земель. Так, Ф. Ф. Вигель, проехавший через Сибирь в 1805 г. в составе посольства графа Ю. А. Головкина в Китай, писал, что актив- ная британская политика в американских колониях сослужила плохую службу метрополии и Англия не только утратила эти колонии, но об- рела в их лице опасных соперников. Другое дело Россия, убеждал Ф. Ф. Вигель смотревшая на Сибирь “как богатая барыня на дальнее поместье”, которое только в отдаленном будущем ей понадобится, как огромный запас земли для быстро растущего русского населения, и по мере заселения Сибирь будет укорачиваться, а Россия расти.12 Схожим образом, почти через сто лет, объяснял мотивы имперской политики на востоке в 1908 г. приамурский генерал-губернатор П. Ф. Унтербергер: “Возрастающее от естественного прироста население России, которое по приблизительным подсчетам может через 50 лет достигнуть 300 миллионов, заставляет с особым вниманием отнестись к вопросу о за- благовременной подготовке земельных запасов для той части будущих поколений, которые не найдут возможности приложить свой труд в пределах Европейской России. В этом отношении для Российской им- перии, — подчеркивал Унтербергер, — не имеющей заокеанских коло- ний, является единственная возможность пользоваться для избытка на- селения земельным фондом Сибири и Дальнего Востока. Из этого вы- текает, что сохранение Сибири и Приамурья составляет для нас жиз- ненный вопрос, так как в противном случае весь избыток населения будет уходить в иностранные пределы в ущерб нашему собственному государству.”13 В этом виделось кардинальное отличие Российской континентальной империи от заморских колониальных империй Запа- да. Процесс поглощения Сибири имперским ядром заметен уже по то- му, как постепенно исчезало название “Сибирь” с административной карты России. В 1822 г. Сибирское генерал-губернаторство разделено на два; с упразднением генерал-губернаторства в 1882 г. в Западной Сибири остались Тобольская и Томская губернии; в 1884 г. от Сибири отделился Дальний Восток, породив затянувшийся спор о границах между ними; в 1887 г. Восточно-Сибирское генерал-губернаторство было переименовано в Иркутское. В обращение все чаще вводится по- нятие “Азиатская Россия”. Известный русский правовед H. М. Коpкунов 12 Записки Ф. Ф. Вигеля. Москва, 1892. Ч. II. С. 196-197. 13 Записка П. Ф. Унтербергера “Ближайшие задачи в деле закрепления за нами Приамурского края” (24 марта 1908 г., Хабаровск) // Библиотека РГИА. Коллекция печатных записок. № 257. С. 1. Ab Imperio, 3-4/2000 351 утверждал, что “и самое слово Сибирь не имеет уже более значения определенного административного термина.”14 Российский имперский проект, предусматривая постепенное по- глощение имперским ядром (прежде всего путем крестьянской колони- зации и развития коммуникаций) Сибири и Дальнего Востока, на пер- вый план выдвигал не экономические (экономический эффект ожидали лишь в отдаленном будущем), а политические задачи. Русское населе- ние здесь должно было, по замыслу С. Ю. Витте, стать оплотом в “не- минуемой борьбе с желтой расой”. Именно это население даст силы и средства для защиты “интересов империи”. В противном случае, пре- дупреждал С.Ю. Витте, “вновь придется посылать войска из Европей- ской России, опять на оскудевший центр ляжет необходимость принять на себя всю тяжесть борьбы за окраины.”15 В имперской политике гос- подствовал стереотип, что только та земля может считаться истинно русской, где прошел плуг русского пахаря. М. К. Любавский в “Обзоре истории русской колонизации” определял прочность вхождения той или иной территории в состав Российского государства в соответствии с успехами русской колонизации, и прежде всего крестьянской. Суще- ствовала своего рода народная санкция имперской экспансии, которая оправдывалась приращением пахотной земли с последующим заселе- нием ее русскими16 . Известна толерантность в Сибири и на Дальнем Востоке в отношении иноэтничного и иноконфессионального населе- ния, при расширительном толковании желаемого “русского” колониза- ционного элемента в стремлении “сделать край русским”. В начале XX в. (особенно после русско-японской войны) первоочередной политиче- ской задачей дальневосточной политики стало стремление реализовать политический лозунг: “Дальний Восток должен быть русским и только для русских”.17 Наряду с формирующейся региональной идентично14 Н. М. Коркунов. Русское государственное право. СПб., 1909. Т. II. С. 480. 15 РГИА. Ф. 560. Оп. 22. Д. 267. Л. 8-9. Военный министр А.Н. Куропаткин открыто утверждал: “Окраины наши живут за счет центра России и поэтому пока еще не усиливают, а ослабляют Россию” (“Итоги войны”. Отчет генерал-адъютанта Куропаткина. Т. 4. Варшава, 1906. С. 46). 16 И. Г. Яковенко. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск, 1999. С. 103. 17 Тобольский губернатор Гондатти — Н.В. Плеве (1 марта 1908 г) // Библиотека РГИА. Коллекция печатных записок. № 2487. С. 1. И. Ремнев, Региональные параметры имперской “географии власти” 352 стью (например, сибиряки) за Уралом бóльшие шансы на успех, чем в Центральной России, имел проект “большой русской нации” 18 . Очевидно, имеет смысл расширить понятие “империалисты”, пони- мая под ними самые разные социальные и профессиональные группы, участвовавшие в процессе имперского строительства (военные, казаче- ство, чиновники, священники, учителя, врачи, инженеры, крестьяне- колонисты и т.п.). Использование в качестве главной устроительной силы на азиатских окраинах империи казачества, которое не только обеспечивало безопасность границ, внутренний порядок в степи, но и выполняло целый ряд управленческих функций. Казачьи станицы ста- ли опорными пунктами имперского присутствия на окраинах Азиат- ской России. Именно казаки стали основными проводниками импер- ской политики, носителями иных цивилизационных ценностей в азиат- ских регионах, испытывая сами хозяйственное и культурное воздейст- вие местного коренного населения. С казачеством с значительной сте- пени связывали надежды на земледельческое и промысловое освоение пограничных зон. Пытались использовать и американский иммиграци- онный опыт, привлекая на Дальний Восток немцев-меннонитов, фин- нов и даже славян — чехов. Важное значение, как наиболее дееспособ- ному колонизационному элементу, устойчивому носителю русской культуры, придавали старообрядцам. Местные власти на окраинах не- редко оказывались в ситуации, когда общегосударственная установка на распространение православной веры, как важного имперского фак- тора, входила в противоречие с колонизационными задачами широко трактуемого “русского дела” на окраинах. Рост русского населения в Азиатской России, изменение соотношения русского и коренного насе- ления в пользу первого (особенно в стратегически важных регионах), целенаправленная колонизация в рамках “политики населения”19 явля- лись важнейшей составляющей правительственной политики на им- перской периферии. 18 Так, на Дальнем Востоке в начале XX в. фактически сформировалась компактная украинская этническая территория (к 1917 г. в Амурской области – 43,2.% (русских – 44,6%); в Приморской – 48,2% (русских – 30,8%). Однако украинцы быстро перешли на русский язык и фактически, как считает Н. Кабузан, сменили свое этническое самосознание на русское уже к 1930-м годам (Н. Кабузан. Русские в мире. СПб., 1996. С. 210). 19 О понятии “политика населения” см.: П. Холквист. Тотальная мобилизация и политика населения: российская катастрофа (1914-1921) в европейском контексте // Россия и первая мировая война (Материалы международного научного коллоквиума). СПб., 1999. С. 84-85. Ab Imperio, 3-4/2000 353 Имперской скрепой и новым имперским инструментом становилась железнодорожная политика, в которой видели аналог западных мето- дов морских коммуникаций в строительстве колониальных империй. Железная дорога должна была стальной полосой приковать “наши ве- ликие азиатские владения с их различными неисчерпаемыми ресурса- ми к центру Империи.”20 Великий ученый, близкий к правительствен- ным кругам, Д. И. Менделеев писал весной 1904 г. о давнем инстинк- тивном стремлении русских к “море-океану”. Со строительством же- лезной дороги в Сибири, заключал он, осуществляется “великое и чис- то русское дело”, и только “неразумное резонерство спрашивало: к чему эта дорога?”21 “Сибирский вопрос” формулируется довольно рано, порождая оживленную полемику о месте и значении Сибири в империи, ее коло- ниальном характере, об опасности отделения от России22 . Региональ- ная идентификация и формирование “образа” азиатских регионов как в имперском центре, так и в самих регионах23 порождали своего рода региональную мифологию, творимую как внутри, так и вне регионов. “Сибирский вопрос” в XIX в. был в значительной мере лишь частным случаем “окраинной политики” самодержавия, принципы которой во многом зависели от господствовавших в то или иное время взглядов на природу взаимоотношений центра и регионов. Реальное содержание региональной политики определялось сложным сочетанием не только ведомственных и территориальных интересов, но и соотношением сил “централистов” и “регионалистов” в центральном и местном ап- парате управления. Заметное влияние на региональную политику и ре- гиональные общественные настроения оказывали западные теоретиче- ские конструкции и западный опыт управления24 . В определении принципов “окраинной” политики самодержавие оказалось перед не20 Московские ведомости. 1891. 5 апр. 21 Д. И. Менделеев. Заветные мысли. Москва, 1995. С. 200-201. 22 Подробнее см.: А. В. Ремнев. Призрак сепаратизма // Родина. 2000, № 5. С. 1017 . Господствовавший в советской историографии взгляд на эту проблему изложен в статье: Л. М. Горюшкин. Место Сибири в составе России в период капитализма // Исторический опыт освоения Сибири. Новосибирск, 1986. С. 37-50. 23 В рамках географической хоролологической концепции методологические подходы обозначены Д.Н. Замятиным в кн.: Моделирование географических образов. Смоленск, 1999. 24 См.: А. В. Ремнев. Западные истоки сибирского областничества // Русская эмиграция до 1917 года — лаборатория либеральной и революционной мысли. СПб., 1997. И. Ремнев, Региональные параметры имперской “географии власти” 354 избежным выбором: ввести общегосударственную систему управления или предоставить азиатским регионам некоторую административную автономию. Признание их особого статуса в составе империи вело к законодательному закреплению их отдельности. На протяжении всего XIX в. сохранялась правовая обособленность Сибири и Дальнего Вос- тока, на них с известным ограничением распространялись вновь вво- димые общеимперские законы, несмотря на то, что эти регионы давно стали преимущественно русскими по составу населения. Оставляя, по сути дела, открытым вопрос “что такое колония?” самодержавие так и не смогло выработать четко очерченного правительственного курса по отношению к азиатским регионам. На обострение “сибирского вопроса” могли влиять как внутриполи- тические (польские восстания, политическая и уголовная ссылка, хо- зяйственное освоение), так и внешнеполитические факторы (освобож- дение американских колоний, угроза иностранного экономического за- хвата). “Сибирский вопрос” испытал воздействие антиколониального и национального вызовов, приведших к формированию сибирского обла- стничества и идеи сибирской автономии. Следует особо заметить, что сибирский сепаратизм никогда не был политической реальностью и существовал только в умах небольшой группы сибирской интеллиген- ции, а также части правительственных чиновников, напуганных идея- ми о неизбежности отделения колоний от метрополии. В случае с Си- бирью сепаратистские фобии появились раньше, чем появились сколь- ко-нибудь заметные сепаратистские настроения в сибирском обществе. Отсутствовал в “сибирском вопросе” и ясно выраженный этнический компонент: в имперский период не возникли ни “якутский”, ни “бурят- ский”, ни “сибиро-татарский” вопросы. Слышны лишь были отголоски “польского вопроса”. Более значительными были экономические моти- вы. Особенно отчетливо расхождение интересов центра и региона об- наружилось в вопросах свободы торговли, как внутренней, так и внеш- ней (строительство КВЖД, porto-franco дальневосточных портов и устьев сибирских рек, “Челябинский тариф” и т. д.), а также при рас- пределении бюджетных средств в пользу окраин в период их интен- сивного хозяйственного освоения. Серьезные разногласия наметились и в вопросе об определении характера развития сибирской промыш- ленности, направленности транспортных артерий Сибири. Сибирская общественность сопротивлялась превращению региона в сырьевой придаток центра, призывала освободиться от “московского мануфак- турного ига”. Вызывало недовольство и то, что некоторые реформы (прежде всего, судебная и земская), осуществленные в Европейской Ab Imperio, 3-4/2000 355 России, не были распространены на Сибирь. Сибирский регион оста- вался долгие годы местом уголовной и политической ссылки, отяго- щающей местные финансы и развращающе действующей на сибиря- ков. Высказывались обвинения, что метрополия высасывает не толь- ко материальные, но и духовные силы Сибири, централизовав всю на- учную деятельность и систему высшего образования. Существовали серьезные расхождения во взглядах на цели и задачи переселенческой политики. Собственно сибирские или дальневосточные нужды чаще всего отодвигались на второй план и приносились в жертву интересам имперской политики. Один из главных идеологов сибирского област- ничества Г. Н. Потанин в полемике с марксистами, стоявшими на принципах пролетарского интернационализма и заявлявшими об общ- ности интересов всех раб
Referência(s)